— А вы, я слышал, женитесь! — обратился к Петру Петровичу Милкину на дачном балу один из его знакомых.— Когда же мальчишник справлять будете?

— Откуда вы взяли, что я женюсь? — вспыхнул Милкин.— Какой это дурак вам сказал?

— Все говорят, да и по всему видно... Нечего скрытничать, батенька... Вы думаете, что нам ничего не известно, а мы вас насквозь видим и знаем! Хе-хе-хе... По всему видно... Целые дни просиживаете вы у Кондрашкиных, обедаете там, ужинаете, романсы поёте... Гуляете только с Настенькой Кондрашкиной, ей одной только букеты и таскаете... Всё видим-с! Намедни встречается мне сам Кондрашкин-папенька и говорит, что ваше дело совсем уже в шляпе, что как только переедете с дачи в город, то сейчас же и свадьба... Что ж? Дай бог! Не так я за вас рад, как за самого Кондрашкина... Ведь семь дочек у бедняги! Семь! Шутка ли? Хоть бы одну бог привёл пристроить...

«Чёрт побери...— подумал Милкин.— Это уж десятый говорит мне про женитьбу на Настеньке. И из чего заключили, чёрт их возьми совсем! Из того, что ежедневно обедаю у Кондрашкиных, гуляю с Настенькой... Не-ет, пора уж прекратить эти толки, пора, а то того и гляди, что женят, анафемы!.. Схожу завтра объяснюсь с этим болваном Кондрашкиным, чтоб не надеялся попусту, и — айда!»

На другой день после описанного разговора Милкин, чувствуя смущение и некоторый страх, входил в дачный кабинет надворного советника Кондрашкина.

— Петру Петровичу! — встретил его хозяин.— Как живём-можем? Соскучились, ангел? Хе-хе-хе... Сейчас Настенька придёт... На минутку к Гусевым побежала...

— Я, собственно говоря, не к Настасье Кирилловне, пробормотал Милкин, почёсывая в смущении глаз,— а к вам... Мне нужно поговорить с вами кое о чём... В глаз что-то попало...

— О чём же это вы собираетесь поговорить? — мигнул глазом Кондрашкин.— Хе-хе-хе... Чего же вы смущены так, милаша? Ах, мужчина, мужчина! Беда с вами, с молодёжью! Знаю, о чём это вы хотите поговорить! Хе-хе-хе... Давно пора...

— Собственно говоря, некоторым образом... дело, видите ли, в том, что я... пришёл проститься с вами... Уезжаю завтра...

— То есть как уезжаете? — спросил Кондрашкин, вытаращив глаза.

— Очень просто... Уезжаю, вот и всё... Позвольте поблагодарить вас за любезное гостеприимство... Дочери ваши такие милые... Никогда не забуду минут, которые...

— Позвольте-с...— побагровел Кондрашкин.— Я не совсем вас понимаю. Конечно, каждый человек имеет право уезжать... можете вы делать всё, что вам угодно, но, милостивый государь, вы... отвиливаете... Нечестно-с!

— Я... я... я не знаю, как же это я отвиливаю?

— Ходил сюда целое лето, ел, пил, обнадёживал, балясы тут с девчонками от зари до зари точил, и вдруг, на тебе, уезжаю!

— Я... я не обнадёживал...

— Конечно, предложения вы не делали, да разве не видно было, к чему клонились ваши поступки? Каждый день обедал, с Настей по целым ночам под ручку... да нешто всё это спроста делается? Женихи только ежедневно обедают, а не будь вы женихом, нешто я стал бы вас кормить? Да-с! нечестно! Я и слушать не желаю! Извольте делать предложение, иначе я... тово...

— Настасья Кирилловна очень милая... хорошая девица... Уважаю я её и... лучшей жены не желал бы себе, но... мы не сошлись убеждениями, взглядами.

— В этом и причина? — улыбнулся Кондрашкин.— Только-то? Да душенька ты моя, разве можно найти такую жену, чтоб взглядами была на мужа похожа? Ах, молодец, молодец! Зелень, зелень! Как запустит какую-нибудь теорию, так ей-богу... хе-хе-хе... в жар даже бросает... Теперь взглядами не сошлись, а поживёте, так все эти шероховатости и сгладятся... Мостовая, пока новая — ездить нельзя, а как пообъездят её немножко, то мoё почтение!

— Так-то так, но... я недостоин Настасьи Кирилловны...

— Достоин, достоин! Пустяки! Ты славный парень!

— Вы не знаете всех моих недостатков... Я беден...

— Пустое! Жалованье получаете и слава богу...

— Я... пьяница...

— Ни-ни-ни!.. Ни разу не видал пьяным!..— замахал руками Кондрашкин.— Молодёжь не может не пить... Сам был молод, переливал через край. Нельзя без этого...

— Но ведь я запоем. Во мне наследственный порок!

— Не верю! Такой розан и вдруг — запой! Не верю!

«Не обманешь чёрта! — подумал Милкин.— Как ему, однако, дочек спихнуть хочется!»

— Мало того, что я запоем страдаю,— продолжал он слух,— но я наделён ещё и другими пороками. Взятки беру...

— Милаша, да кто же их не берёт? Хе-хе-хе. Эка, поразил!

— И к тому же я не имею права жениться до тех пор, пока я не узнаю решения моей судьбы... Я скрывал от вас, но теперь вы должны всё узнать... Я... я состою под судом за растрату...

— Под су-дом? — обомлел Кондрашкин.— Н-да... новость... Не знал я этого. Действительно, нельзя жениться, покуда судьбы не узнаешь... А вы много растратили?

— Сто сорок четыре тысячи.

— Н-да, сумма! Да, действительно, Сибирью история пахнет... Этак девчонка может ни за грош пропасть. В таком случае нечего делать, бог с вами...

Mилкин свободно вздохнул и потянулся к шляпе...

— Впрочем,— продолжал Кондрашкин, немного подумав,— если Настенька вас любит, то она может за вами туда следовать. Что за любовь, ежели она жертв боится? И к тому же, Томская губерния плодородная. В Сибири, батенька, лучше живётся, чем здесь. Сам бы поехал, коли б не семья. Можете делать предложение!

«Экий чёрт несговорчивый! — подумал Милкин.— За нечистого готов бы дочку выдать, лишь бы только с плеч спихнуть».

— Но это не всё...— продолжал он вслух.— Меня будут судить не за одну только растрату, но и за подлог.

— Всё равно! Одно наказание!

— Тьфу!

— Чего это вы так громко плюёте?

— Так... Послушайте, я вам ещё не всё открыл... Не заставляйте меня высказывать вам то, что составляет тайну моей жизни... страшную тайну!

— Не желаю я знать ваших тайн! Пустяки!

— Не пустяки, Кирилл Трофимыч! Если вы услышите... узнаете, кто я, то отшатнётесь... Я... я беглый каторжник!..

Кондрашкин отскочил от Милкина, как ужаленный, и окаменел. Минуту он стоял молча, неподвижно и глазами, полными ужаса, глядел на Милкина, потом упал в кресло и простонал:

— Не ожидал...— промычал он.— Кого согрел на груди своей! Идите! Ради бога уходите! Чтоб я и не видел вас! Ох!

Милкин взял шляпу и, торжествуя победу, направился к двери...

— Постойте! — остановил его Кондрашкин.— Отчего же вас до сих пор ещё не задержали?

— Под чужой фамилией живу... Трудно меня задержать...

— Может быть, вы и до самой смерти этак проживёте, что никто и не узнает, кто вы... Постойте! Теперь ведь вы честный человек, раскаялись уже давно... Бог с вами, так и быть уж, женитесь!

Милкина бросило в пот... Врать дальше беглого каторжника было бы уже некуда, и оставалось одно только: позорно бежать, не мотивируя своего бегства... И он готов уж был юркнуть в дверь, как в его голове мелькнула мысль...

— Послушайте, вы ещё не всё знаете! — сказал он.— Я... я сумасшедший, а безумным и сумасшедшим брак возбраняется...

— Не верю! Сумасшедшие не рассуждают так логично...

— Стало быть, не понимаете, если так рассуждаете! Разве вы не знаете, что многие сумасшедшие только в известное время сумасшествуют, а в промежутках ничем не отличаются от обыкновенных людей?

— Не верю! И не говорите!

— В таком случае я вам от доктора свидетельство доставлю!

— Свидетельству поверю, а вам нет... Хорош сумасшедший!

— Через полчаса я принесу вам свидетельство... Пока прощайте...

Милкин схватил шляпу и поспешно выбежал. Минут через пять он уже входил к своему приятелю доктору Фитюеву, но, к несчастью, попал к нему именно в то время, когда он поправлял свою куафюру после маленькой ссоры со своей женой.

— Друг мой, я к тебе с просьбой! — обратился он к доктору.— Дело вот в чём... Меня хотят окрутить во что бы то ни стало... Чтобы избегнуть этой напасти, я придумал показать себя сумасшедшим... Гамлетовский приём, в некотором роде... Сумасшедшим, понимаешь, нельзя жениться... Будь другом, дай мне удостоверение в том, что я сумасшедший!

— Ты не хочешь жениться? — спросил доктор.

— Ни за какие коврижки!

— В таком случае не дам я тебе свидетельства,— сказал доктор, трогаясь за свою куафюру.— Кто не хочет жениться, тот не сумасшедший, а напротив, умнейший человек... А вот когда захочешь жениться, ну тогда приходи за свидетельством... Тогда ясно будет, что ты сошёл с ума...

1885