Городишко Б., состоящий из двух-трёх кривых улиц, спит непробудным сном. В застывшем воздухе тишина. Слышно только, как где-то далеко, должно быть за городом, жидким, охрипшим тенорком лает собака. Скоро рассвет.

Всё давно уже уснуло. Не спит только молодая жена провизора Черномордика, содержателя б-ской аптеки. Она ложилась уже три раза, но сон упрямо не идёт к ней — и неизвестно отчего. Сидит она у открытого окна, в одной сорочке, и глядит на улицу. Ей душно, скучно, досадно... так досадно, что даже плакать хочется, а отчего — опять-таки неизвестно. Какой-то комок лежит в груди и то и дело подкатывает к горлу... Сзади, в нескольких шагах от аптекарши, прикорнув к стене, сладко похрапывает сам Черномордик. Жадная блоха впилась ему в переносицу, но он этого не чувствует и даже улыбается, так как ему снится, будто все в городе кашляют и непрерывно покупают у него капли датского короля. Его не разбудишь теперь ни уколами, ни пушкой, ни ласками.

Аптека находится почти у края города, так что аптекарше далеко видно поле... Она видит, как мало-помалу белеет восточный край неба, как он потом багровеет, словно от большого пожара. Неожиданно из-за отдалённого кустарника выползает большая, широколицая луна. Она красна (вообще луна, вылезая из-за кустов, всегда почему-то бывает ужасно сконфужена).

Вдруг среди ночной тишины раздаются чьи-то шаги и звяканье шпор. Слышатся голоса.

«Это офицеры от исправника в лагерь идут,» — думает аптекарша.

Немного погодя показываются две фигуры в белых офицерских кителях: одна большая и толстая, другая поменьше и тоньше... Они лениво, нога за ногу, плетутся вдоль забора и громко разговаривают о чём-то. Поравнявшись с аптекой, обе фигуры начинают идти ещё тише и глядят на окна.

— Аптекой пахнет...— говорит тонкий.— Аптека и есть! Ах, помню... На прошлой неделе я здесь был, касторку покупал. Тут ещё аптекарь с кислым лицом и с ослиной челюстью. Вот, батенька, челюсть! Такой именно Сампсон филистимлян избивал.

— М-да...— говорит толстый басом.— Спит фармация! И аптекарша спит. Тут, Обтёсов, аптекарша хорошенькая.

— Видел. Мне она очень понравилась... Скажите, доктор, неужели она в состоянии любить эту ослиную челюсть? Неужели?

— Нет, вероятно, не любит,— вздыхает доктор с таким выражением, как будто ему жаль аптекаря.— Спит теперь мамочка за окошечком! Обтёсов, а? Раскинулась от жары... ротик полуоткрыт... и ножка с кровати свесилась... Чай, болван аптекарь в этом добре ничего не смыслит... Ему небось что женщина, что бутыль с карболкой — всё равно!

— Знаете что, доктор? — говорит офицер, останавливаясь.— Давайте-ка зайдём в аптеку и купим чего-нибудь! Аптекаршу, быть может, увидим.

— Выдумал — ночью!

— А что же? Ведь они и ночью обязаны торговать. Голубчик, войдёмте!

— Пожалуй...

Аптекарша, спрятавшись за занавеску, слышит сиплый звонок. Оглянувшись на мужа, который храпит по-прежнему сладко и улыбается, она набрасывает на себя платье, надевает на босую ногу туфли и бежит в аптеку.

За стеклянной дверью видны две тени... Аптекарша припускает огня в лампу и спешит к двери, чтобы отпереть, и ей уже не скучно, и не досадно, и не хочется плакать, а только сильно стучит сердце. Входят толстяк-доктор и тонкий Обтёсов. Теперь уж их можно рассмотреть. Толстобрюхий доктор смугл, бородат и неповоротлив. При каждом малейшем движении на нём трещит китель и на лице выступает пот. Офицер же розов, безус, женоподобен и гибок, как английский хлыст.

— Что вам угодно? — спрашивает их аптекарша, придерживая на груди платье.

— Дайте... э-э-э на пятнадцать копеек мятных лепёшек!

Аптекарша неспеша достаёт с полки банку и начинает вешать. Покупатели, не мигая, глядят на её спину; доктор жмурится, как сытый кот, а поручик очень серьёзен.

— Первый раз вижу, что дама в аптеке торгует,— говорит доктор.

— Тут ничего нет особенного...— отзывается аптекарша, искоса поглядывая на розовое лицо Обтёсова.— Муж мой не имеет помощников, и я ему всегда помогаю.

— Тэк-с... А у вас миленькая аптечка! Сколько тут разных этих... банок! И вы не боитесь вращаться среди ядов! Бррр!

Аптекарша запечатывает пакетик и подаёт его доктору. Обтёсов подаёт ей пятиалтынный. Проходит полминуты в молчании.... Мужчины переглядываются, делают шаг к двери, потом опять переглядываются.

— Дайте на десять копеек соды! — говорит доктор.

Аптекарша опять, лениво и вяло двигаясь, протягивает руку к полке.

— Нет ли тут, в аптеке, чего-нибудь этакого...— бормочет Обтёсов, шевеля пальцами,— чего-нибудь такого, знаете ли, аллегорического, какой-нибудь живительной влаги... зельтерской воды, что ли? У вас есть зельтерская вода?

— Есть,— отвечает аптекарша.

— Браво! Вы не женщина, а фея. Сочините-ка нам бутылочки три!

Аптекарша торопливо запечатывает соду и исчезает в потёмках за дверью.

— Фрукт! — говорит доктор, подмигивая.— Такого ананаса, Обтёсов, и на острове Мадейре не сыщете. А? Как вы думаете? Однако... слышите храп? Это сам господин аптекарь изволят почивать.

Через минуту возвращается аптекарша и ставит на прилавок пять бутылок. Она только что была в погребе, а потому красна и немножко взволнована.

— Тсс... тише,— говорит Обтёсов, когда она, раскупорив бутылку, роняет штопор.— Не стучите так, а то мужа разбудите.

— Ну, так что же, если и разбужу?

— Он так сладко спит... видит вас во сне... За ваше здоровье!

— И к тому же,— басит доктор, отрыгивая после сельтерской,— мужья такая скучная история, что хорошо бы они сделали, если бы всегда спали. Эх, к этой водице да винца бы красненького.

— Чего ещё выдумали! — смеётся аптекарша.

— Великолепно бы! Жаль, что в аптеках не продают спиритуозов! Впрочем... вы ведь должны продавать вино как лекарство. Есть у вас vinum gallicum rubrum? ¹

— Есть.

— Ну вот! Подавайте нам его! Чёрт его подери, тащите его сюда!

— Сколько вам?

— Quantum satis!.. ² Сначала вы дайте нам в воду по унцу, а потом мы увидим... Обтёсов, а? Сначала с водой, а потом уже per se... ³

Доктор и Обтёсов присаживаются к прилавку, снимают фуражки и начинают пить красное вино.

— А вино, надо сознаться, препаскуднейшее! Vinum plochissimum. Впрочем, в присутствии... э-э-э... оно кажется нектаром. Вы восхитительны, сударыня! Целую вам мысленно ручку.

— Я дорого дал бы за то, чтобы сделать это не мысленно! — говорит Обтёсов.— Честное слово! Я отдал бы жизнь!

— Это уж вы оставьте...— говорит госпожа Черномордик, вспыхивая и делая серьёзное лицо.

— Какая, однако, вы кокетка! — тихо хохочет доктор, глядя на неё исподлобья, плутовски.— Глазёнки так и стреляют! Пиф! Паф! Поздравляю: вы победили! Мы сражены!

Аптекарша глядит на их румяные лица, слушает их болтовню и скоро сама оживляется. О, ей уже так весело! Она вступает в разговор, хохочет, кокетничает и даже, после долгих просьб покупателей, выпивает унца два красного вина.

— Вы бы, офицеры, почаще в город из лагерей приходили,— говорит она,— а то тут ужас какая скука. Я просто умираю.

— Ещё бы! — ужасается доктор.— Такой ананас... чудо природы и — в глуши! Прекрасно выразился Грибоедов: «В глушь! В Саратов!» Однако нам пора. Очень рад познакомиться... весьма! Сколько с нас следует?

Аптекарша поднимает к потолку глаза и долго шевелит губами.

— Двенадцать рублей сорок восемь копеек! — говорит она.

Обтёсов вынимает из кармана толстый бумажник, долго роется в пачке денег и расплачивается.

— Ваш муж сладко спит... видит сны...— бормочет он, пожимая на прощанье руку аптекарши.

— Я не люблю слушать глупостей...

— Какие же глупости? Наоборот... это вовсе не глупости... Даже Шекспир сказал: «Блажен, кто смолоду был молод!»

— Пустите руку!

Наконец покупатели, после долгих разговоров, целуют у аптекарши ручку и нерешительно, словно раздумывая, не забыли ли они чего-нибудь, выходят из аптеки.

А она быстро бежит в спальню и садится у того же окна. Ей видно, как доктор и поручик, выйдя из аптеки, лениво отходят шагов на двадцать, потом останавливаются и начинают о чём-то шептаться. О чём? Сердце у неё стучит, в висках тоже стучит, а отчего — она и сама не знает... Бьётся сердце сильно, точно те двое, шепчась там, решают его участь.

Минут через пять доктор отделяется от Обтёсова и идёт дальше, а Обтёсов возвращается. Он проходит мимо аптеки раз, другой... То остановится около двери, то опять зашагает... Наконец осторожно звякает звонок.

— Что? Кто там? — вдруг слышит аптекарша голос мужа.— Там звонят, а ты не слышишь! — говорит аптекарь строго.— Что за беспорядки!

Он встаёт, надевает халат и, покачиваясь в полусне, шлёпая туфлями, идёт в аптеку.

— Чего... вам? — спрашивает он у Обтёсова.

— Дайте... дайте на пятнадцать копеек мятных лепёшек.

С бесконечным сопеньем, зевая, засыпая на ходу и стуча коленями о прилавок, аптекарь лезет на полку и достаёт банку...

Спустя две минуты аптекарша видит, как Обтёсов выходит из аптеки и, пройдя несколько шагов, бросает на пыльную дорогу мятные лепёшки. Из-за угла навстречу ему идёт доктор... Оба сходятся и, жестикулируя руками, исчезают в утреннем тумане.

— Как я несчастна! — говорит аптекарша, со злобой глядя на мужа, который быстро раздевается, чтобы опять улечься спать.— О, как я несчастна! — повторяет она, вдруг заливаясь горькими слезами.— И никто, никто не знает...

— Я забыл пятнадцать копеек на прилавке,— бормочет аптекарь, укрываясь одеялом.— Спрячь, пожалуйста, в конторку...

И тотчас же засыпает.

1886