Трагик Унылов и благородный отец Тигров сидели в 37 номере гостиницы «Венецыя» и пожинали плоды бенефиса. Перед ними на столе стояли водка, плохое красное, полубутылка коньяку и сардины. Тигров, толстенький угреватый человек, созерцательно глядел на графин и угрюмо безмолвствовал. Унылов же пламенел. Держа в одной руке пачку ассигнаций, в другой карандаш, он ёрзал на стуле, как на иголках, и изливал свою душу.

— Что меня утешает и бодрит, Максим,— говорил он,— так это то, что меня молодёжь любит. Гимназистики, реалистики — мелюзга, от земли не видно, но ты не шути, брат! Сидят, бестии, на галёрке, у чёрта на куличках, за тридцать копеек, но только их и слышно, клопов этаких. Первые критики и ценители! Иной с воробья ростом, под стол пешком ходит, а на мордёнку взглянёшь — совсем Добролюбов. Как они вчера кричали! Уны-ло-ва! Унылова!! Вообще, братец, не ожидал. Шестнадцать раз вызвали! И «ам поше» ¹ не дурно: 123 рубля 30 копеек! Выпьем!

— Ты же, Васечка, тово...— забормотал Тигров, конфузливо мигая глазами,— презентуй мне сегодня двадцать талеров. В Елец надо съездить. Там дядька помер. После него, может быть, осталось что-нибудь. Коли не дашь, придётся пешедралом махать. Дашь?

— Гм... Но ведь ты не отдашь, Максим!

— Не отдам, Васечка...— вздохнул благородный отец.— Где ж мне взять? Уж ты так... по дружбе.

— Постой, может быть, мне не хватит. Покупки нужно будет сделать да заказать кое-что. Давай считать.

Унылов потянул к себе бумагу, в которой был завёрнут коньяк, и стал писать на ней карандашом.

— Тебе 20, сестре послать 25... Бедная женщина уж три года просит прислать что-нибудь. Обязательно пошлю! Это такая милая... хорошая. Пару себе новую сшить рублей в 30. За номер и за обед я ещё подожду отдавать, успею. Табаку фунта три... щиблеты... Что ещё? Выкупить фрак... часы. Куплю тебе новую шапку, а то в этой ты на чёрта похож... Совестно с тобой по улице ходить. Постой, ещё чего?

— Купи, Васечка, револьвер для «Блуждающих огней». ² Наш не стреляет.

— Да, правда. Антрепренёр, подлец, ни за что не купит. Бутафории знать не хочет, антихрист этакий. Ну, стало быть, шесть-семь рублей на револьвер. Что ещё?

— В баню сходи, с мылом помойся.

— Баня, мыло и прочее — рубль.

— Тут, Васечка, татарин ходит, отличное чучело лисицы продаёт. Вот купил бы!

— Да на что мне лисица?

— Так. На стол поставить. Проснёшься утром, взглянешь, а у тебя на столе зверь стоит и... и так на душе весело станет!

— Роскошь! Лучше я себе портсигар новый куплю. Вообще, знаешь, следовало бы мне свой гардероб ремонтировать. Надо бы сорочек со стоячими воротниками купить. Стоячие воротники теперь в моде. Ах, да! Чуть было не забыл! Пикейную жилетку!

— Необходимо. В крыловских пьесах нельзя без пикейной жилетки. Щиблеты с пуговками... тросточка. Прачке будешь платить?

— Нет, погожу. Перчатки нужно белые, чёрные и цветные. Что ещё? Соды и кислоты. Касторки раза ни три... бумаги, конвертов. Что ещё?

Унылов и Тигров подняли на потолок глаза, наморщили лбы и стали думать.

— Персидского порошку! — вспомнил Унылов.— Житья нет от краснокожих. Что ещё? Батюшки, пальто! Про самое главное-то мы и забыли, Максим! Как зимой без пальто? Пишу 40. Но... у меня не хватит! Наплевал бы ты на своего дядьку, Максим!

— Не могу. Единственный родственник и вдруг наплевать! Наверное после него осталось что-нибудь.

— Что? Пенковая трубка, тётушкин портрет? Ей-богу, наплюй!

— Не понимаю, что у тебя за эго... эгои... эгоистицизм такой, Васечка? — замигал глазами Тигров.— Будь у меня деньги, да нешто бы я пожалел? Сто... триста... тысячу... бери сколько хочешь! У меня после родителей десять тысяч осталось. Всё актёрам роздал!..

— Ладно, ладно, бери свои двадцать!

— Мерси. Карманы все порваны, некуда положить. Но, однако, шестой час уже, пора мне на вокзал.

Тигров тяжело поднялся и стал натягивать на своё шаровидное тело маленькое, узкоплечее пальто.

— Ты же, Васечка, не говори нашим, что я уехал,— сказал он.— Наш подлец бунт поднимет, ежели узнает, что я уехал не сказавшись. Пусть думают, что я в запое. Проводил бы ты меня, Васечка, на вокзал, а то неровен час зайду по дороге в трактир и все твои талеры ухну. Знаешь мою слабость! Проводи, голубчик!

— Ладно.

Актёры оделись и вышли на улицу.

— Что бы такое купить? — бормотал Унылов, заглядывая по дороге в окна магазинов и лавок.— Погляди, Максим, какой чудный окорок! Будь полный сбор, накажи меня бог, купил бы. А знаешь, почему не было полного сбора? Потому что у купца Чудакова была свадьба. Все плутократы там были. Вздумали же, черти, не вовремя жениться! Погляди-ка, какой в окне цилиндр! Купить нешто? Впрочем, шут с ним.

Придя на вокзал, приятели уселись в зале первого класса и задымили сигарами.

— Чёрт возьми,— поморщился Унылов,— мне что-то пить захотелось. Давай пива выпьем. Челаэк, пива! Ещё первого звонка не было, так что тебе нечего спешить. Ты же, карапуз, не долго езди. Сдери с мёртвого дядьки малую толику и назад. Вот что, эээ... чеаэк! Не нужно пива! Дай бутылку Нюи! Выпьем с тобой на прощанье красненького... и езжай себе.

Через полчаса актёры оканчивали уж вторую бутылку. Подперев свою горячую голову кулаками, Унылов глядел любвеобильными глазами на жирное лицо Тигрова и бормотал коснеющим языком:

— Главное зло в нашем мире — это антрр... репрренёр. Только тогда артист будет крепко стоять на ногах, когда он в своём деле будет дер... держаться коллективных начал...

— На паях.

— Да, на паях. Парршивое вино. Вот что, выпьем рейнвейнцу!

— Васечка... второй звонок.

— Начхай. С ночным поездом уедешь, а теперь я тебе... выскажу. Челаэк, бутылку рейнского! Антррепрр... енёр видит в артисте вещь... мя-со для пушек. Он кулак. Ему не понять артиста. Взять хоть тебя. Ты человек без таланта, но... ты полезный актёр. Тебя нужно ценить. Постой, не лезь целоваться, неловко!.. Я тебя за что люблю? За твою душу... истинно артистическое сердце. Максим, я тебе завтра пару заказываю. Всё для тебя. И лисицу даже. Дай пожать руку!

Прошёл час. Артисты всё ещё сидели и беседовали.

— Дай только бог встать мне на ноги,— говорил Унылой,— и ты увидишь... Я покажу тогда, что значит сцена! Ты у меня двести в месяц получать будешь... Мне бы только на первый раз тысячу рублей... летний театр снять... Вот что, не съесть ли нам что-нибудь? Ты хочешь есть? Ты откровенно... Хочешь? Чеаэк, пару жареных дупелей!

— Теперь не бывает-с дупелей,— сказал человек.

— Чёррт возьми, у вас никогда ничего не бывает! В таком случае, болван, подай... какая у вас там есть дичь? Всю подай! Привыкли, подлецы, купцов кормить всякой дрянью, так думают, что и артист станет есть их дрянь! Неси всё сюда! Подай также ликёры! Максим, сигар хочешь? Подашь и сигар.

Немного погодя к приятелям пристал комик Дудкин.

— Нашли, где пить! — удивился Дудкин.— Едем в «Бель-вю». Там теперь все наши...

— Счёт! — крикнул Унылов.

— Тридцать шесть рублей двадцать копеек...

— Получай... без сдачи! Едем, Максим! Наплюй на дядьку! Пусть бедный Йорик ³ остаётся без наследников! Давай сюда двадцать рублей! Завтра поедешь!

В «Бель-вю» приятели потребовали устриц и рейнского.

— И сапоги тебе завтра куплю,— говорил Унылов, наливая Тигрову.— Пей! Кто любит искусство, тот... За искусство!

Пошли в ход искусство, коллективные начала, паи, единодушие, солидарность и прочие актёрские идеалы... Поездка же в Елец, покупка чаю, табаку и одёжи, выкуп заложенного и уплата сами собой улеглись в далёкий... очень далёкий ящик. Счёт «Бель-вю» съел всю бенефисную выручку.

1885